С первых страниц романа Льва Толстого «Анна Каренина» я, поневоле, восхищалась Анной, её простотой и при этом тонким вкусом, позволяющим без лишних приготовлений выглядеть всегда блестяще, её грациозности и лёгкости, при том, что стройной героиню назвать нельзя. Она первой подумала, что семье погибшего под колёсами поезда кормильца нужна помощь. А как легко она установила мир в семье брата! Знакомясь с Анной всё ближе, я продолжала сопереживать ей, вплоть до самого конца романа, но что-то внутри меня возмущалось, моё второе – объективное и здравомыслящее – я кричало: «Стоп! Да что же это такое? Да за что же её жалеть?» Меня поражает, насколько тонко может чувствовать настроение женщины мужчина с бородой, пускай даже талантливый писатель, философ, дворянин и дитя природы. Но что же всё-таки хотел донести Лев Николаевич до читателя, создавая это образ? На мой взгляд, будь у женщин такой психоаналитик в наше время, проблем в семьях было бы гораздо меньше. Но не о гении Толстого хочу рассказать, а о динамике развития обожания мною Анны. Каренина любит быть в центре внимания. «Анна Аркадьевна читала и понимала, но ей неприятно было читать, то есть следить за отражением жизни других людей. Ей слишком самой хотелось жить. Читала ли она, как героиня романа ухаживала за больным, ей хотелось ходить неслышными шагами по комнате больного; читала ли она о том, как член парламента говорил речь, ей хотелось говорить эту речь; читала ли она о том, как леди Мери ехала верхом за стаей и дразнила невестку и удивляла всех своею смелостью, ей хотелось это делать самой». Она не оставляет равнодушным никого вокруг. Её любят. За ней готовы идти на край света, теряя рассудок даже порядочные мужья, такие как, Константин Левин. Но кого любит сама Анна? Чем больше читаешь, тем яснее становится: никого. Увы. Даже себя она не любит, а скорее, жалеет, все вокруг не оправдывают надежд героини. Муж нудная злая машина, хотя он проводит больше времени с ребёнком, чем «любящая» мать, закрывает глаза на похождения жены, относится к ней трепетно, а после гибели Анны забирает и её дочь от Вронского, тоже названной Анной в честь себя самой, но так же не любимую. Любовник, раскусивший и разочаровавшийся в Анне, продолжает играть роль жертвы её чар и терпит сцены ревности, живя с ней из жалости, которую Анна искусно вызывает, угрожая суицидом. Героиня продолжает искать себе новых воздыхателей. Даже Левин, муж благородной Кити, так долго любивший одну Кити и дождавшийся её согласия на своё предложение руки и сердца, попадает под действие чар Анны, «пьяна вином возбуждаемого ею восхищения» Каренина, используя Константина в качестве подопытного кролика, проверяла, не утратила ли она своё мастерство роковой обольстительницы. Больно за мужчин. А ведь Левин – воплощение благородства в романе. «Любовь к женщине он не только не мог себе представить без брака, но он прежде представлял себе семью, а потом уже ту женщину, которая даст ему семью. Его понятия о женитьбе поэтому не были похожи на понятия большинства его знакомых, для которых женитьба была одним из многих общежитейских дел; для Левина это было главным делом жизни, от которого зависело все ее счастье». Анна бросается под поезд. Не из любви к себе, не из любви к кому-либо, ведь любовь окрыляет и дарует желание жить для любимых. Бесчестие и пропасть, грех и потеря власти над жертвой, из-за которой она оказалась в этой унизительной ситуации, насмешки и вечная игра в прятки толкают её на этот ужасный поступок. Но душевная пустота и неумение, незнание, чем её заполнить, делают своё тёмное дело. И это, на мой взгляд, было её спасением от всего, что так мучит и заставляет себя жалеть. Себя и никого более. Я встречала женщин, чем-то похожих на Каренину, хотя, нет, на Облонскую. Анна не заслуживает честной фамилии, ей больше подходит девичья, той семьи, в которой бесчестие – второе имя. «Во всём виноват Вронский! Он подлец!» – думала я, читая роман и стараясь оправдать Анну. Но вновь здравый смысл переубедил меня. Пускай Вронский и предпочёл замужнюю даму своей невесте, он искренне любил Анну. «Вронский ничего и никого не видал. Он чувствовал себя царем, не потому, чтоб он верил, что произвел впечатление на Анну, – он еще не верил этому, – но потому, что впечатление, которое она произвела на него, давало ему счастье и гордость». Он был счастлив, пускай недолго, но был. Вронский единственный – не словом, а делом – помог бедной семье погибшего кормильца, он не позволял себе обсуждать свои отношения с Анной, хотя многие его товарищи догадывались о них и даже завидовали молодому красавцу, он делал всё, чтобы уберечь возлюбленную от насмешек, он заказал её портрет бедному художнику, он хотел честных отношений, но любому терпению приходит конец. Он разлюбил, очнулся, но был с ней до конца, а после её гибели отправился на войну. Будь чувство Анны таким же глубоким, они пережили бы все насмешки и создали бы крепкую семью, но, увы, Ни Алексей-муж, ни Алексей-любовник, не разбудили в Анне искреннего чувства, не триумфа над подстреленной жертвой, а именно трепетного чувства искренней, всепрощающей и всеобъемлющей любви. Если бы Анна не бросилась под поезд, она обозлилась бы на всех тех простушек, любящих своих детей и мужей, дарящих себя им, она бы продолжала им мстить за всё то, чем по глупости, не обзавелась. Так же она поступила и с беременной Кити, и без того раздавленной её жестокой игрой. Передавая через Левина обиженной ею же Кити, что она её любит по-прежнему, Анна будто нарочно провоцирует скандал в крепкой семье. И Кити, перенервничав, той же ночью рожает. Ах, Анна! Героиню спасает такой конец, ведь в мире есть две непостоянные вещи: красота женщины и любовь мужчины. Красота – её единственное оружие – уже ни на кого бы не действовала и она бы довольствовалась победами столь низкими, которые в былые времена казались бы ей поражением. Я встречала женщин, похожих на Анну, они не бросились под поезд, покуривают, поглядывают с завистью на папочек, гуляющих с детьми и целующих своих жён, поглядывают и ждут удобного случая, чтобы отомстить и не важно, каким способом, главное, чтобы кому-то сделать больно, ведь жалко себя. Ведь виноваты все вокруг. «– Вы ничего не сказали; положим, я ничего и не требую, – говорил он, – но вы знаете, что не дружба мне нужна, мне возможно одно счастье в жизни, это слово, которого вы так не любите… да, любовь…

– Любовь… – повторила она медленно, внутренним голосом, и вдруг, в то же время, как она отцепила кружево, прибавила: – Я оттого и не люблю этого слова, что оно для меня слишком много значит, больше гораздо, чем вы можете понять, – и она взглянула ему в лицо. – До свиданья!»